 |
|
Домой :: Виктор Франкл Часть II. Психотерапия на практике. Бессознательное намерение не принимать во внимание духовную сторону партнера лежит в основе всякого флирта, всякой обычной эротики прошлого и настоящего, не видящей единственности и неповторимости другого человека, так как она и не стремится ее замечать. Такая эротика бежит от обязательности настоящей любви, от чувства настоящей связанности с партнером от ответственности, которая лежит в основе этой связанности. Она бежит в коллективное: в типаж, который предпочитают и представителем которого в той или иной степени является соответствующий партнер. Выбирается не определенная личность, а лишь определенный типаж. Любовная интенция не идет дальше, чем типичная, но лишенная индивидуальности внешность. Предпочитаемый в этом случае женский тип представляет собой в этом случае женщину, с которой можно иметь ни к чему не обязывающую связь, женщину, которую именно можно "иметь" и поэтому не нужно любить: она не личность, а собственность. Любовь существует только по отношению к личности как таковой; к женщине, не являющейся личностью, нельзя испытывать любви. По отношению к ней не может быть и никакой верности; флирту сопутствует неверность. Эта неверность в подобных эротических связях вполне объяснима, так как там, где отсутствует счастье любви, недостаток его должен компенсироваться количеством сексуального удовольствия; чем менее счастлив в любви человек, тем сильнее он стремится к разнообразию в удовлетворении своего сексуального инстинкта. Флирт представляет собой жалкую форму любви. То, что существует такое выражение, как "я имел эту женщину", позволяет взглянуть на основу этой формы эротики. То, что имеют, можно поменять; то, чем владеют, можно заменить; так же и женщину, которой владел мужчина, он может сменить; ведь он же может себе другую даже "купить". И со стороны партнера-женщины мы наблюдаем ту же эротику, связанную с категорией "иметь". Это в самом подлинном смысле слова поверхностная эротика, которая ограничивается "поверхностным" уровнем мужчины, его внешним, телесным обликом. Для этой эротики не имеет значения, что представляет собой человек как личность; важно лишь то, обладает ли он (как возможный сексуальный партнер) сексапильностью. В подобных случаях женщина стремится к тому, чтобы скрыть все личностное, не отягощать этим мужчину и быть ему только тем, что он ищет: типажем, который он предпочитает. Женщина в таких случаях чрезмерно заботится о своей внешности, она хочет быть "взятой" она вовсе не хочет быть всерьез воспринятой как человек единственный и неповторимый в своем роде. Она выставляет на передний план свою внешнюю привлекательность. Она хочет представлять определенный тип, который в данный момент как раз в моде и на ярмарке эротического тщеславия имеет высокую котировку. Она хочет имитировать такой типаж возможно более достоверно и при этом зачастую она вынуждена изменять себе самой, своему Я. Этот типаж подобная женщина заимствует, например, из мира кино. С этим типажем который всякий раз является женским идеалом ее самой или ее партнера она сравнивает себя постоянно, чтобы возможно более точно с ним совпадать. У нее уже давно нет стремления признавать за собой свойственную каждому человеку неповторимость. У нее даже не хватает честолюбия, чтобы самой создать новый женский тип, самой, так сказать, "сделать" моду. Вместо того чтобы творить, создавать, она удовлетворяется тем, чтобы представлять типаж. Охотно и добровольно она предлагает мужчине тот "тип", который он предпочитает. Она никогда не отдает самое себя, никогда не отдает с любовью свое Я. На этом пути она все дальше и дальше отходит от полноценной, реализованной, настоящей любовной жизни. Ведь и она никогда не рассматривается как объект любви, так как только кажется, что мужчина ищет именно ее; на самом деле ему нужен только се типаж. Преданная мужчине в его желаниях, она с готовностью отдает ему все, что ему нужно и что он хочет "иметь". Так оба остаются ни с чем вместо того, чтобы искать друг друга и, таким образом, обрести самих себя, найдя путь к своей единственности и неповторимости, которые одни лишь способны сделать жизнь другого человека и собственную жизнь достойной любви. Ведь если в творчестве человек выражает свою индивидуальность и неповторимость, в жизни он вбирает в себя уникальность и неповторимость партнера. В обоюдной отдаче любви, в этом отдавании и принятии друг друга, находит одновременно свое выражение и собственная личность. Подлинная любовная интенция проникает, следовательно, до того слоя бытия, в котором каждый отдельный человек не представляет какой-нибудь типаж, а является уникальной личностью, несравнимой и незаменимой, оснащенной всеми достоинствами такой уникальности. Если настоящая любовная установка представляет собой направленность одной духовной личности на другую, то она является единственным гарантом верности. Подлинно любящий человек, преданный предмету своей любви, не может себе представить, что его чувство когда-либо изменится. Это становится понятным, если мы вспомним о том, что его чувства не зависят от "состояния", но интенциональны. Они интендируют сущность любимого человека и его ценность, так же как в каком-нибудь другом духовном акте (например, акте познания или восприятия ценности) постигается сущность или ценность. Если я однажды понял, что 2 * 2 = 4, то я понял это раз и навсегда. И если я понял истинную сущность другого человека и полюбил его, то эта любовь, всегда должна оставаться во мне. Когда человек переживает настоящую любовь, он переживает ее как значимую на всю жить, как истину, которую он признает как вечную; настоящая любовь пока она длится в эмпирическом времени обязательно переживается как вечная. Но в поисках истины человек может ошибаться. И в любви могут быть отдельные ошибки. Субъективная истина никогда не представляется возможным заблуждением; лишь позже она может оказаться заблуждением. Человек не может по-настоящему любить "на какое-то время", он не может интендировать временность как таковую и "желать" временной конечности любви; он может, самое большее, любить "с риском" того, что предмет его любви впоследствии окажется недостойным его чувства и что любовь "умрет", как только исчезнет ценность любимой им личности. Всякую простую собственность можно поменять. Но благодаря тому, что настоящая любовная интенция интендирует в другом не то, чем можно было бы "владеть", благодаря тому, что подлинная любовная интенция интендирует то, чем другой является, благодаря этому лишь настоящая любовь ведет к моногамной установке. Для моногамной установки необходимо, чтобы партнер был воспринят в своей уникальности и неповторимой индивидуальности (т. е. в своей духовной сущности) и, следовательно, вне всяких телесных или душевных особенностей, в отношении которых каждый человек может быть заменен или представлен другими носителями подобных же особенностей. Уже из одного этого можно заключить, что простая влюбленность, по сути своей являющаяся более или менее мимолетным "состоянием чувств", должна рассматриваться как противопоказание к заключению брака. Тем самым я вовсе не хочу сказать, что настоящая любовь уже сама по себе дает стопроцентную гарантию счастливого брака. Брак это ведь нечто большее, чем дело исключительно личного переживания. Брак это комплексная структура; это легализованный государством и/или санкционированный церковью институт общественной жизни, т. е. я хочу сказать, что брак входит также и в область социального. И с учетом этого здесь должны быть выполнены определенные условия до того, как будет заключен брак. Сюда следует включить еще и биологические условия и обстоятельства, которые в каждом конкретном случае могут считаться благоприятным или неблагоприятным прогнозом для заключения брака. Существуют же, например, евгенические противопоказания. Однако они не могут угрожать настоящей любви; хорошо известно, что брак может быть счастливым только в тех случаях, где для партнеров важно духовное содружество, а не, так сказать, общее "дело продолжения рода" двух биологических индивидуумов. Если же, напротив, в качестве мотивов для заключения брака исключительно важными становятся мотивы, изначально лежащие за пределами настоящей любви, то это происходит лишь в рамках той эротики, о которой говорилось выше, т. е. все эти мотивы принадлежат доминантной категории "иметь". Там, где при заключении брака определяющими являются экономические мотивы, это диктуется, в первую очередь, ярко выраженным, желанием "иметь". Социальный момент брака здесь принимается во внимание изолированно, и в расчет принимаются лишь экономические соображения. Настоящая любовь уже сама по себе конституирует момент определенности моногамной связи. К этой связи относится еще и второй момент момент эксклюзивности (Освальд Шварц). Любовь означает чувство внутренней связанности; моногамная связь в форме брака означает внешнюю связь. Сохранить эту связь в ее определенности означает быть верным. Эксклюзивность же связи требует от человека, чтобы он не просто связывал себя с другим человеком, но и знал, с кем он себя связывает. Этот момент предполагает способность сделать выбор в пользу определенного партнера. Эротическая зрелость как внутренняя готовность к моногамной связи заключает в себе, следовательно, двойное требование: требование способности принять эксклюзивное решение в пользу партнера и требование способности соблюдать ему верность. Если рассматривать юность как время подготовки к эротической, а следовательно, и к любовной жизни, то окажется, что от молодого человека требуется не только найти себе верного партнера, но и вовремя "научиться" быть ему верным. Это двойное требование не лишено антиномии. С одной стороны, молодой человек должен стремиться получить определенный эротический опыт, а с другой он должен стремиться к тому, чтобы любить одного-единственного человека и, отметая возможные желания и настроения, сохранять эту любовь. Поэтому может наступить момент, когда он не будет знать, должен ли он отказаться от конкретного партнера, чтобы иметь как можно больше разных связей и тогда наконец решиться на правильную, или же как можно дольше сохранять одну конкретную связь, чтобы скорее научиться верности. На практике молодому человеку, поставленному перед этой дилеммой, нужно лишь спросить себя, не хочет ли он "выйти" из своей конкретной и во всех отношениях полноценной связи лишь потому, что он боится связанности и бежит от ответственности, или наоборот не потому ли он судорожно держится за пошатнувшуюся связь, что он боится пусть на несколько недель или месяцев остаться одиноким. Если он спросит себя подобным образом, тогда ему будет легко принять правильное решение.Ценности и удовольствия. Шелер характеризует любовь как духовное движение к возможно более высокой ценности любимой личности, как духовный акт, в котором эта возможно более высокая ценность, называемая им "благом" человека, становится воспринятой. Шпрангер говорит о любви нечто в том же роде что она познает ценностную возможность любимого человека. Достоевский выражает это иначе: любить человека значит видеть его таким, каким его задумал Бог. Можно сказать, что любовь позволяет нам видеть ценностный образ человека. Она совершает поистине метафизическое достижение, так как ценностный образ, который мы видим в каждом свершении акта любви, является в конечном счете образом чего-то невидимого, нереального. В духовном акте любви мы воспринимаем , таким образом, в человеке не только то, чем он является в своей единственности и неповторимости, но одновременно и то, кем он в своей уникальности и неповторимости может быть и может стать. Вспомним о парадоксальном определении реальности человека как возможности возможности реализации им ценностей, возможности самореализации. Любовь видит прежде всего данные возможности человека. Попутно отметим, что и вся психотерапия должна рассматривать человека, с которым она имеет дело, в его самых сокровенных возможностях, т. е. должна предугадывать его ценностные возможности. То, что из сущностного образа любимого человека может быть "считан" его ценностный образ, следует отнести к метафизическом загадочности духовного акта, называемого любовью. Ведь определение ценностной возможности на основании сущностной реальности не поддается простому расчету. Рассчитать можно лишь реальности. Возможности не поддаются никакому расчету. Мы уже говорили, что человек начинает именно тогда быть человеком в подлинном смысле этого слова, когда он не может быть просчитан из данной реальности и связи с природным окружением, а начинает представлять собой ему самому данную возможность. Обычное утверждение, что человек, живущий инстинктами, непредсказуем, в этом аспекте должно выглядеть, следовательно, неверным. Гораздо ближе к истине противоположное утверждение: именно исходя из природы инстинктов можно предсказать человека! И лишь "человек разума" как простая конструкция разумного существа, называемого человек, или психологический тип "расчетливого" человека, просчитывающего все свои действия, он, и только он, является предсказуемым. Выявление ценностей может лишь обогатить человека. Это внутреннее обогащение даже составляет в какой-то степени смысл его жизни, что хорошо видно на примере ценностей переживания. Следовательно, и любовь должна в любом случае обогатить любящего. Таким образом, не существует никакой "несчастной" любви; ее просто нет не может быть. "Несчастная любовь" это противоречие в самом себе: так как или я действительно люблю (и тогда я чувствую себя обогащенным независимо от того, нахожу ли я ответную любовь или нет), или же я не люблю, я не "вижу" личность другого человека, а смотрю мимо нее, вижу в нем лишь что-то телесное или какую-нибудь черту характера, которую он "имеет" (лишь тогда я могу чувствовать себя несчастным, но тогда меня нельзя назвать любящим человеком). Конечно, простая влюбленность делает человека в какой-то степени слепым, настоящая же любовь делает его зрячим. Она позволяет видеть духовную личность эротического партнера в ее сущностной реальности, так же как и в ее ценностной возможности. Любовь позволяет нам воспринимать другого как мир в себе и позволяет нашему собственному миру развиваться. Обогащая нас этим и делая счастливыми, она развивает также и другого, поскольку она подводит его к той ценностной возможности, которая в любви и только в ней может быть увидена и предвосхищена. Любящий хочет быть все более и более достойным любимого и его любви, становясь все более похожим на тот образ, который любящий видит в нем, и становится все более и более таким, каким его задумал Бог. Если даже "несчастная" любовь, т. е. любовь без взаимности, нас обогащает, то "счастливая", т. е. обоюдная любовь, исключительно созидательна. В обоюдной любви, в которой один хочет быть достойным другого и стать таким, каким его хочет видеть другой, дело доходит до диалектического процесса, в котором любящие в реализации своих возможностей стимулируют друг друга. Простое удовлетворение сексуального влечения предлагает удовольствие, эротика влюбленного предлагает радость, любовь предлагает счастье. В этом дает о себе знать увеличивающаяся интенциональность. Удовольствие это чувство, состояние; радость же интенциональна, т. е. на что-то направлена. Счастье имеет определенное направление на собственное воплощение. Так счастье приобретает характер достижения. Счастье не только интенционально, но и продуктивно, то есть человек в своем счастье может "реализовать себя". Так мы приходим к пониманию смысла аналогии: счастье страдание. Выше, при обсуждении вопроса о смысле страдания, говорилось, что человек может реализовать себя и в нем. Мы видели, что и в страдании могут быть достижения. Таким образом, следует различать интенциональные чувства и "продуктивные" эмоции, с одной стороны и, с другой непродуктивные, простые чувства-состояния. Например, печали, об интенциональном смысле и о творческой продуктивности которой уже шла речь, можно противопоставить непродуктивное состояние тема из-за потери чего-либо, который является просто реактивным чувством-состоянием. Даже лексика очень тонко различает настоящий гаев как интенциональное чувство и "слепую" ненависть как простое чувство-состояние. В то время как логически термин "несчастная любовь" является противоречием, с точки зрения психологии он является выражением особого рода жалости. Акцентирование удовольствия или неудовольствия от переживания, признаки, "предвещающие" удовольствие или неудовольствие от переживания, переоцениваются в их значении для содержания переживания. Но именно в эротике гедонистическая точка зрения неоправданна. Актеру в реальной жизни приходится испытывать то же, что переживает зритель во время спектакля: трагедии содержат, как правило, более глубокие переживания, чем комедии. И благодаря "несчастливо" протекающим переживаниям в рамках любовной жизни мы не только обогащаемся и становимся глубже; именно они позволяют нам вырасти и созреть. Внутреннее обогащение, которое человек узнает в любви, конечно же, несвободно от внутренних напряжений, которых боится и от которых бежит взрослый невротичный человек. Но то, что у него проявляется, так сказать, как патология, у молодых людей выражается на физиологическом уровне. В обоих случаях переживание "несчастной любви" становится средством к определенной цели, а именно к защите от Эроса. Эти люди прячутся за первым или единственным неблагоприятным опытом от дальнейших неудач. "Несчастная любовь" является, следовательно, не только выражением жалости, но и средством к цели. Почти мазохистски все мысли несчастного влюбленного кружатся вокруг его несчастья. Он баррикадируется за первой или последней неудачей, так чтобы никогда больше не обжечься. Он укрывается за несчастливо окончившимся любовным романом; в несчастье прошлого он скрывается от возможности счастья в будущем. Вместо того чтобы продолжать искать дорогу к любви, он прекращает поиск. Вместо того чтобы оставаться открытым богатству шансов любовной жизни, он замыкается в себе. В тяжелом оцепенении взирает он на свое переживание, не видя больше жизни вокруг себя. Для него важна надежность вместо готовности. Он не может уйти от одного несчастного переживания, так как не хочет пережить второе. Как стрелку часов, его нужно постоянно "подводить" в состояние готовности и открытости к полноте будущих возможностей. Ведь даже по среднестатистическим расчетам в жизни человека на девять так называемых несчастных любовных связей приходится одна счастливая. Именно ее-то и должен искать человек, а не закрывать путь к ней, парадоксальным образом спасаясь от счастья бегством в несчастье. Психотерапия так называемой несчастной любви может, следовательно, заключаться лишь в раскрытии этой тенденции к бегству и в указании на характер жизни как задачи, который имеет не только жизнь вообще, но и любовная жизнь в частности. Даже счастливая любовь не всегда свободна от "несчастья", а именно тогда, когда счастье любви нарушается муками ревности. И в ревности присутствует тот эротический материализм, о котором речь шла выше, так как в основе ревности лежит отношение к объекту любви как к собственности. Ревнующий относится к человеку, которого, как ему кажется, он любит, так, словно это его собственность, до которой он, следовательно, его низводит. Он хочет, чтобы любимый человек принадлежал "только ему", и подтверждает этим, что его поведение определяется категорией "иметь". Но в отношениях подлинно любящих нет места для ревности. Для нее нет оснований, так как подлинная любовь предполагает, что любящий человек воспринимает любимого в его уникальности и неповторимости, т. е. в его основополагающей несравнимости с другими людьми. Соперничество, которого так опасаются ревнивые, предполагает, с другой стороны, возможность сравнивания с конкурентом. В подлинной же любви не может быть соперничества или конкуренции, так как каждый любимый человек для всякого истинно его любящего является несравненным. Известно, что существует еще и такая ревность, которая распространяется на прошлое партнера, а именно ревность к "предшественнику"; люди, мучимые такой ревностью, всегда хотят быть первыми. На первый взгляд, скромнее тот тип людей, которые довольствуются ролью "последних". В известном смысле, однако, это не более скромный, а наиболее притязательный тип, так как для него важен вопрос не приоритета, а превосходства по отношению ко всем предшественникам и последователям. Все эти люди, вместе взятые, так или иначе игнорируют факт основополагающей уникальности каждого человека. Тот, кто сравнивает себя с другим, несправедлив либо по отношению к этому другому, либо к себе самому. Это же относится и ко всему, что лежит за рамками любовной жизни. Ведь у каждого человека свой собственный старт; у кого был более трудный старт, так как он имел более трудную судьбу, у того и его личное достижение (при прочих равных обстоятельствах) будет соответственно большим. Однако так как судьбу невозможно обозреть во всех ее тонкостях и деталях, то для сравнения достижений не удается подобрать какую-либо приемлемую базу. Необходимо подчеркнуть, что ревность таит в себе опасную динамику в тактическом отношении. Ревность рождает то, чего она опасается: отказ ревнивцу в любви. Так же как вера не только питается внутренней силой, но и ведет к еще большей силе, так и неуверенность в себе не только возникает из-за неудач, но и приносит сомневающемуся в успехе все больше новых неудач. Ревнивый сомневается в том, что он может "удержать" партнера; и он может его действительно потерять, именно из-за того, что он толкает человека, в верности которого он сомневается, на неверность: он прямо-таки гонит его в руки третьего. Так он делает реальностью то, во что он верит. Несомненно, верность является задачей любви. Но как задача она возможна всегда для себя самого, а не как требование к партнеру. Как требование она может стать для партнера на долгую перспективу вызовом. Оно вынудит его к протесту, из-за которого он, возможно, рано или поздно действительно станет неверным. Вера в другого, как и в себя самого, делает человека уверенным, так что эта вера в конце концов оправдывается. И наоборот неверие делает человека неуверенным, так что и неверие, в конечном итоге, тоже подтверждает себя. Это же относится к вере в верность партнера. Этой вере в другого соответствует, со стороны партнера, искренность. Но так же как вера имеет свою диалектику, следуя которой человек делает реальностью то, во что он верит, так и искренность имеет свою парадоксальность: говоря правду, человек может лгать, а ложь может быть правдой, т. е. ложь может "сделаться реальностью". Один пример, который знает каждый врач, может это проиллюстрировать: если мы измеряем больному давление и, обнаружив, что оно слегка повышенно, по желанию больного сообщаем ему действительный результат, то больной пугается и его давление становится выше, чем то, о котором мы ему сказали. Но если мы не скажем больному правду, а назовем ему более низкий результат, чем тот, который был установлен, то мы его успокоим и его давление от этого станет ниже, так что мы с нашей кажущейся ложью в конце концов оказываемся правы. Последствия, которые вытекают из неверности партнера, могут быть различными. Но возможность различных установок по отношению к измене партнера дает человеку шанс реализовать ценности отношения. В зависимости от конкретного случая один пытается преодолеть это переживание, отказываясь от партнера, другой не отказывается от него, а прощает и примиряется с ним, а третий пытается заново завоевать любовь партнера и вернуть его. Эротический материализм не только делает эротического партнера своей собственностью, но и саму эротику превращает в товар. Наиболее явственно это проявляется в проституции. Как психологическая проблема проституция в меньшей степени является таковой для проститутки, чем для потребителя проституции. Психология проститутки свободна от проблем, поскольку она принадлежит к области психопатологии более или менее психопатических типов личности. Социологический анализ отдельных случаев не помогает решить эту проблему, так как одна лишь экономическая нужда не навязывает никому определенного поведения, т. е. не принуждает нормальную женщину к проституции. Напротив, многие женщины, несмотря на большие экономические проблемы, противостоят соблазну найти их решение в проституции. Такой выход из экономической нужды для них просто немыслим, и это для них столь же естественно, сколь естественен для типичной проститутки выбор ее занятия. Что же касается потребителя проституции, то он ищет в ней ту безличную и необязывающую форму "любовной жизни", которую можно сравнить с отношением к товару, к вещи. С точки зрения психогигиены проституция по меньшей мере столь же опасна, как и с точки зрения физической гигиены. Ее опасности для психики человека, однако, гораздо труднее предотвратить. Главная опасность заключается в том, что молодой человек прямо-таки дрессируется в той сексуальной установке, которая исключает всякую разумную сексуальную педагогику. Эта установка отношение к сексу как к простому средству для получения удовольствия. Опасность, заключающаяся в скатывании к потреблению проституции, т. е. к обесцениванию сексуальности до простого удовлетворения инстинкта и сведению партнера до простого объекта удовлетворения инстинкта, становится наиболее явной там, где из-за этого закрывается путь к той правильной любовной жизни, которая находит в сексуальном не больше, чем свое выражение, и не меньше, чем свою вершину. Фиксация молодого мужчины на сексуальном удовольствии как самоцели, к которой он стремится на пути проституции, иногда накладывает отпечаток на всю его будущую супружескую жизнь. И если он потом по-настоящему полюбит, он не сможет уже повернуть назад или, точнее, не сможет идти вперед, не сможет больше прийти к нормальному отношению любящего к сексуальности. Для любящего сексуальный акт является телесным выражением душевно-духовной связанности; у того же человека, для которого сексуальность является не средством выражения любви, а самоцелью, происходит известное неизлечимое разделение женщин на так называемый тип мадонны и тип проститутки, которое с давних пор создает множество проблем для психотерапевтов. И с женской стороны имеются типичные ситуации, которые создают для нее препятствия в том нормальном развитии, которое находит свою кульминацию в переживании сексуальности как выражения любви. Эти нарушения впоследствии часто лишь с большим трудом поддаются психотерапевтическому воздействию. Например так, как это произошло в случае, где девушка имела вначале платонические отношения со своим другом; сексуальные отношения с ним она отклонила, так как не испытывала еще к ним никакой потребности. Ее партнер, однако, настаивал на этом все сильнее и сильнее, а однажды отпустил в адрес сопротивляющейся девушки: "Мне кажется, ты фригидна". У нее возник страх, что он, возможно, прав, что, может быть, она действительно не "настоящая женщина", и поэтому она решилась отдаться ему в одну из встреч чтобы ему и себе самой доказать, что он неправ. Этот эксперимент, конечно же, повлек за собой полную неспособность к наслаждению, так как половое влечение еще совсем не созрело, не было разбужено; вместо того чтобы дождаться постепенного естественного его развития, эта девушка вступила в сексуальный акт с судорожным стремлением доказать свою способность к наслаждению им, но одновременно и страшась, что при этом обнаружится ее неспособность к этому. Пристальное самонаблюдение уже само по себе тормозящим образом воздействует на любое проявление влечения. При таких обстоятельствах девушке не следовало удивляться тому, что она со страхом наблюдавшая за собой, не могла отдаваться с наслаждением. Возможное влияние подобного разочарования на дальнейшую любовную или супружескую жизнь может проявляться в психогенной фригидности по типу сексуального невроза страха ожидания. |
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||
|